— Что такое? — болезненно усмехнулась Наденька. — Вы хотите весь век свой сгубить на невоспитанную, необразованную горничную?!
— Люби кататься, люби и саночки возить, — иронически пояснила Бреднева,
— Именно, — подтвердил учитель. — Но вы, Надежда Николаевна, назвали ее невоспитанной, необразованной горничной. Горничной была она — против этого, конечно, слова нельзя сказать, хотя я и не вижу еще ничего предосудительного, бесчестного в профессии горничной. По-моему, она даже куда почетнее профессии большей части наших русских барышень — профессии дармоедок. Что же до воспитанности, до образования особы, о которой у нас идет речь, то я могу сказать только одно: что дай Бог, чтобы все вы, наши «воспитанные», «образованные» девицы, были на столько же развиты и умственно и душевно, имели столько же женского такта, как она — «простая горничная».
Нечего говорить, что после таких любезностей со стороны хозяина, подруги наши недолго усидели у него.
— Я и забыла, — сказала, приподнимаясь, Наденька, — что сегодня сходка у Чекмарева. Ты, Дуня, остаешься? Ведь ты уже не ездишь на сходки?
— Не езжу, но это, во всяком случае, не резон мне оставаться! Извините, Лев Ильич, что обеспокоили.
— Сделайте одолжение.
Он обождал, пока барышни накинули на себя в прихожей мантильи и, увидев, что ни одна из них не протягивает ему на прощанье руки, с холодною формальностью раскланялся с ними.
Когда он затем входил назад в кабинет, навстречу ему бросилась Мари и со слезами обвила его руками.
— Милый, хороший ты мой! Он приласкал ее.
— Не плачь, дорогая моя, не стоят они того. Ты все слышала?
— Слышала… Спасибо тебе, голубчик!
Она сквозь слезы улыбнулась. Потом с беспокойством выглянула в окошко.
— Ах, Лева, уж смерклось, а сегодня праздник: много пьяных. Догнать бы тебе девиц, проводить до извозчика?
— Но, Машенька…
— Прошу тебя, друг мой, — перебила она его, — зачем зло воздавать тем же? Сделай это для меня, успокой меня.
Поцеловав ее в знак послушания, Ластов взял шляпу, сорвал в прихожей с гвоздя пальто и пустился в погоню за ушедшими.
Сбежав на улицу, он осмотрелся: направо в отдалении мелькало еще светло-ситцевое платье Бредневой, налево, за углом улицы, скрывалась высокая фигура Наденьки. Подумав с секунду, он взял налево.
Когда он поравнялся со студенткой, та оглянулась на него большими глазами, но молча прибавила только шагу.
— Я хочу проводить вас до извозчика, — сказал Ластов.
— Могли бы и не делать себе труда.
— Мари просила меня.
— Поздравляю!
— С чем?
— С башмаком, под которым успели уже очутиться. Учитель не счел нужным отвечать.
Днем был ливень, и в неровностях панели кое-где стояли еще небольшие лужи. Ластов посмотрел на обувь девушки.
— Вы, кажется, без калош?
— Да, без. Так же, как и вы, бес, леший! Оба замолчали.
— У вас, Лев Ильич, — заговорила тут Наденька, — как у средневекового рыцаря, есть, разумеется, альбом?
— Есть.
— Что же вы не попросили нас начертать вам прощальную элегию?
— Потому что вы отказались бы.
— Нет, я имела даже наготове что написать вам. Хотите, я вам скажу теперь на словах?
— Как вам угодно.
— А! Ну, так и ненужно, — обиделась девушка. Он пожал плечами.
— Как знаете.
Они сделали еще шагов двадцать молча.
— Хотите или не хотите, — не утерпела студентка, — а я все-таки скажу вам. Слушайте:
...«Так-то вы, г-н паладин, остаетесь верны своему знамени и девизу — избранной даме сердца? А что, если она вас только пытала? Но не волнуйтесь поздним раскаяньем, все это шутки. Если дама остается глуха к серенадам миннезингера, он в полном праве возгореть к другой: не даром же дрова жечь. Чтобы, однако, отпустить вас не с совершенно пустыми руками, могу сказать вам pour la bonne bouche несколько приятностей. Во-первых, вы прехорошенький, милованчик, одно слово. Приятно? Во-вторых, вы добрейшая душа, преблагонравный, преблагородный. Приятно? В-третьих, вы очень неглупый, начитанный малый, подающий положительные надежды сделаться однажды почтенным pater familias и — самодурчиком. Приятно? Но будет с вас. Farewell ! Пребываем к вам по-прежнему благосклонны, но без сердечных содроганий.
Говорила это девушка легким, саркастическим тоном, но в голосе ее, наперекор ее заверению, трепетала больная струна уязвленного самолюбия. Тут проезжал мимо порожнем извозчик. Наденька остановила его.
— На Выборгскую, рубль?
— Пожалуйте.
— Итак — addio, signor paladino ! Вы уволены в отставку, но без мундира. Живите счастливо и привыкайте поскорей к бархатному башмачку вашей… гражданской!
Обрызгав учителя грязью, насмешливо дребезжа, дрожки уже уносили ее от отставного паладина.
По камням, рытвинам пошли толчки, скачки,
Левей, левей, и с возом — бух в канаву!
Прощай, хозяйские горшки!
И. Крылов
Когда героиня наша входила к Чекмареву, тот в халате, с засученными рукавами сидел за мясничей работой: очищал скальпелем от жира мышечные фибры лежавшей перед ним на столе человеческой руки.
— Quis ibi est ? — обычным образом вопросил он, не оборачиваясь, при звуке отворяющейся двери.
— Salve, mi amice , - шутливо отвечала по-латыни же Наденька, бросая мантилью и шляпку на ближний стул и подходя к оператору.
— Липецкая? Как это вас угораздило? Я сейчас только думал о вас. Добро же пожаловать. Я поздоровался бы с вами, да видите — обе грязны.